А.П. Назаретян
РУССКАЯ ПРОЛЕТАРСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В КОНТЕКСТЕ МЕГАИСТОРИИ
"Историческая психология и социология истории", 2016, т.9, N2
Приход большевиков к власти в октябре-ноябре 1917 года стал ярким событием, сыгравшим весьма неоднозначную роль как в российской, так и в мировой истории. Автор обсуждает некоторые причины и последствия большевистской революции в их системных зависимостях, их роль в социально-политических перипетиях XX века, а также возможные перспективы цивилизации в условиях кризиса глобальной геополитической системы.
Ключевые слова: Мегаистория, война, революция, катастрофофилия, прогресс, техно-гуманитарный баланс.
Мы создали цивилизацию "Звёздных войн" с инстинктами древнего каменного века, общественными институтами Средневековья и технологиями, достойными богов.
Эдвард Уилсон
Мегаистория (Универсальная или Большая история) - интегральная модель космофизической, геологической, биологической и социальной эволюции. В её ракурсе антропосфера рассматривается как планетарная система, которая развивалась по единым векторам (продолжившим векторы биологической, геологической и космофизической эволюции), при том что на протяжении тысячелетий наиболее значимые эволюционные события концентрировались в различных зонах географического и культурного пространства.
С XVII века фокус планетарной эволюции сместился в Европу, остававшуюся, по мнению многих историков (Мельянцев 1996; Dimond 1999), культурной периферией Евразийского континента после краха Западной Римской империи. В беспрецедентном темпе развивались наука и техника, образование и медицина, социальная организация и гуманистические ценности, формировались нации и классы, а с ними новые противоречия и механизмы согласования. Всё это стимулировалось идеей Прогресса (с отчётливо евроцентрическим уклоном) как восхождения к совершенному обществу, выстроенному волей и разумом человека.
В XX век Европа ворвалась на гребне оптимистических ожиданий. С увеличивающейся продолжительностью жизни, всё более комфортной и безопасной, росло население (почти три столетия до 1930-х годов совокупное население Земли росло за счёт европейцев и выходцев из Европы), параллельно росли доходы и банковские вклады. Научная картина мира - стройная, ясная и близкая к завершению - демонстрировала безграничную силу рационального ума...
Катастрофа второго десятилетия.
Почему революция и почему Россия?
Чтобы создать таких бунтарей, вовсе не требуется коварной пропаганды; всюду, где развивается промышленность, возникает коммунистическое движение как порождение пороков того строя, который даёт людям некоторое образование, а потом порабощает их. Марксисты появились бы всё равно, даже если бы Маркс никогда не существовал.
Герберт Уэллс
В 1909-1910 годах разошлась миллионными тиражами и была переведена на двадцать пять языков книга будущего лауреата Нобелевской премии мира Н. Энджелла (2009). В ней было доказано, что войны в Европе отныне исключены, потому что экономически бессмысленны: при столь тесном переплетении национальных экономик разрушение одной из них автоматически повлечёт разрушение всех остальных. Поскольку же к тому времени господствовало убеждение в обусловленности политических процессов вообще и войн в особенности экономическими факторами, постольку доказательства Энджелла звучали неопровержимо. Европейцы уверовали в то, что война и впредь останется чем-то вроде волнующе опасного сафари на далёких землях для их скучающих сограждан.
Действительно, после окончания чрезвычайно кровопролитной Тридцатилетней войны (1648 год) и установления Вестфальской политической системы европейские войны сделались беспримерно "гуманными", и число человеческих жертв не шло в сравнение ни с религиозными войнами Средневековья, ни с насилием в других частях света.{1} А после Франко-Прусской войны 1870 года вооруженных конфликтов между европейскими государствами (внутри Европы) и вовсе не происходило, так что вывод о немыслимости таковых в будущем мало у кого вызывал сомнения...
Последующие события в очередной раз развенчали концепцию, восходящую к Н. Макиавелли, которая сводит политическую мотивацию к меркантильным "интересам" (см. об этом (Назаретян 2016)). Жизнь европейцев на протяжении более двух с половиной веков оставалась относительно спокойной благодаря тому, что их военные технологии обеспечили достаточные возможности для переноса экспансионистских устремлений во внешний мир. Когда же географические ресурсы для внешней экспансии были исчерпаны (Земля оказалась не безразмерной!), агрессия европейцев переориентировалась внутрь континента.
Первое десятилетие XX века, политически спокойное, ознаменовалось извращённой "модой" на всяческие сумасбродства, вплоть до коллективных самоубийств, а такое состояние духовной культуры часто становится симптомом нарастающей тоски по острым эмоциональным переживаниям (Могильнер 1994; Рафалюк 2012). С 1911 года в странах Европы усиливалась жажда то ли "маленькой победоносной войны", то ли "революционной бури" - специфическое общественное настроение, которое немецкий политолог П. Слотердейк (Sloterdijk 1983) обозначил как массовый комплекс катастрофофилии.
По свидетельствам современников, в августе 1914 года европейские столицы были охвачены "праздничным настроением", и это наблюдение подтверждают фотографии восторженных толп на улицах. Немецкие интеллектуалы писали, что только теперь начинается настоящая жизнь вместо бессмысленного прозябания прежних десятилетий. Масса простых граждан и государственные деятели по обе стороны образующихся фронтов были уверены, что война окажется короткой и победной (Троцкий 2001). И только самые отчаянные из марксистов верили, что начинается долгожданная мировая война, предсказанная Ф. Энгельсом и долженствующая перерасти во всемирную пролетарскую революцию.
Но, как отмечал в другом месте сам же Энгельс (1965: 396), результатом столкновения многих воль и стремлений в реальной истории всегда становится "нечто такое, чего никто не хотел". Разразилась страшная война, подобной которой европейцы не знали в предыдущие 266 лет и которая действительно завершилась революцией и жестокой гражданской войной, но только в одной стране.
Вера большевиков в то, что их почин будет подхвачен зарубежными пролетариями, воплотилась в название нового государства (1922 год), исключающее этническую идентификацию. Ожидалось, что страны Европы, Азии, а затем и других частей света, подавляя сопротивление эксплуататорских классов, станут интегрироваться в "единое человечье общежитье" (В. Маяковский). Позже было признано и возможное участие в этом прогрессивном процессе непобедимой Красной армии, что отразилось не только в политической публицистике, но и в художественных произведениях. Характерны строки известного поэта-романтика П. Когана (1940 год): "Но мы ещё дойдём до Ганга, // Но мы ещё умрём в боях, // Чтоб от Японии до Англии // Сияла Родина моя".
Ожидания большевиков, конечно, не были беспочвенными. Мировая война стала испытанным приёмом, с помощью которого правители испокон веку снимают накопившееся внутреннее напряжение: этнографами показано, как первобытные вожди регулярно стравливают между собой племенную молодёжь, обеспечивая тем самым сохранение своей власти (Савчук 2001). Но война, оказавшаяся намного длительнее и кровопролитнее, чем ожидалось, со своей стороны, обострила недовольство. Г. Уэллс, посетивший Петроград и Москву в 1920 году, писал: "Если бы мировая война продолжалась ещё год или больше, Германия, а затем и державы Антанты, вероятно, пережили бы свой национальный вариант русской катастрофы. То, что мы застали в России, - это то, к чему шла Англия в 1918 году, но в обострённом и завершённом виде... Западной Европе и сейчас ещё угрожает подобная катастрофа" (Уэллс 1958: 33). Как отмечают специалисты по американской истории, в начале 1930-х коммунистическая революция реально угрожала и США (Уткин 2012). Добавим, что, если коммунистические перевороты в Европе и в Азии происходили при более или менее явном участии СССР, то в последующем в Латинской Америке сторонники "диктатуры пролетариата" дважды пришли к власти самостоятельно, на волне антиамериканских настроений: Куба (1959 год) и Чили (1970 год).
Вопрос о том, почему именно Россия оказалась "самым слабым звеном в цепи империалистических государств", обсуждался сотнями современников, последователей и оппонентов В.И. Ленина с самых разных позиций. Здесь выскажем ряд соображений, опираясь на новые системные концепции, которым до сих пор не уделялось достаточно внимания при анализе предпосылок и причин революции, равно как и её неудач.
К 1914 году Россия превосходила остальные страны по динамике экономического и социального развития. Ежегодный рост национального валового продукта превысил 12%, возрастала вертикальная мобильность. За счёт сокращения детской смертности в пореформенный период (с 1861 года) население выросло на 60 млн., так что Россия сделалась самой молодой страной мира.
Сегодня известно, что такие великие достижения всегда и везде несли с собой серьёзные политические угрозы. Ранее других это заметил историк и социолог А. де Токвиль ещё в первой половине XIX века. Он обратил внимание на то, что накануне Революции 1789 года французские крестьяне и ремесленники имели самый высокий в Европе уровень жизни, а первая в истории антиколониальная революция состоялась в самых богатых колониях мира - в Северной Америке. Токвиль сделал вывод, что вовсе не "обнищание" (как интуитивно представляется и как позже станет доказывать К. Маркс), а напротив, растущее благосостояние становится предпосылкой революционных взрывов.
В 1960-х годах концепции Токвиля и Маркса были подвергнуты комплексной сравнительной верификации с учётом последующего исторического опыта, включая три русские революции начала XX века. Американский психолог Дж. Девис (Davis 1969) показал, что политическому взрыву обычно предшествует рост экономического благосостояния и/или улучшение в каких-либо иных сферах социальной жизни. Это вызывает опережающий рост потребностей и ожиданий, что часто сопровождается также чувством неудовлетворённости: через призму растущих ожиданий динамика ситуации воспринимается массовым сознанием искажённо - срабатывает парадоксальный эффект ретроспективной аберрации (Назаретян 2005). Рано или поздно рост сменяется относительным спадом, что в ряде случаев бывает связано с неудачными военными действиями. Спад на фоне ожиданий, продолжающих по инерции расти, провоцирует массовую фрустрацию, которая, как известно из психологических экспериментов, способна обернуться либо депрессией, либо вспышкой агрессии. Здесь уже вступает в силу так называемый субъективный фактор: агрессия может быть нацелена на инородцев, иноверцев или на экономические и политические элиты. В последнем случае принято говорить о социальной революции.
Модель Девиса дополняют демографические наблюдения. Значительное сокращение детской смертности при сохранении традиционно высокой рождаемости (первая фаза демографического перехода) существенно увеличивает долю молодого населения, а это также чревато социальными потрясениями (Goldstone 2002; Коротаев, Зинькина 2011). Молодёжная энергия в сочетании с дефицитом свободной земли, интенсивная урбанизация и нехватка рабочих мест в городах - всё это усиливает напряжённость в обществе и требует выхода накапливающейся агрессии. Здесь, опять-таки, вопрос в том, на какой социальный объект агрессия будет выплеснута...
Обе обозначенные предпосылки сложились в начале XX века во всей Европе, но в России они были выражены наиболее отчётливо. В частности, расширяющиеся каналы урбанизации, образовательного и карьерного роста для незнатной молодёжи стимулировали усиление амбиций, превышающих ресурсы всё ещё консервативной социальной системы - и революционные организации умело рекрутировали энергичных активистов с неудовлетворённым честолюбием. Вместе с тем в течение трёх предыдущих десятилетий левые террористы регулярно отстреливали наиболее успешных государственных деятелей, ухудшая качество управляющей элиты, да и кадровая политика двух последних монархов не способствовала привлечению и удержанию у власти творческих личностей.
Если в 1914 году правительству удалось переключить бунтарские настроения на военный энтузиазм, то к началу 1917 года раздражение в разных слоях общества неудачами на фронте сосредоточилось на императорской власти. А в октябре-ноябре власть вооружённым путём захватили большевики, уверенные в том, что разжигают "всемирный пожар". Ожидание скорого продолжения всемирной пролетарской революции сопровождало последующую коммунистическую эпопею в России и за рубежом.
Здесь стоит обратить внимание на ещё одну - философскую - предпосылку того, что коммунистическая идеология рождала наиболее мощный мотивационный импульс именно у российских революционеров.
Идеологи прогресса (Ф. Бэкон, Ж. де Кондорсе и др.) всегда скрепя сердце признавали предельность развития, обусловленную конечной перспективой существования Земли и прочими естественными причинами. Это существенно обесценивало оптимистический образ светлого будущего как временного состояния. Формулировка законов диалектики усилила убеждённость в том, что с разрешением всех социальных противоречий наступает "конец истории", о чём откровенно писал Г.В.Ф. Гегель. Маркс, решительно отвергая такой вывод, прибег к риторической уловке: мы пока живём лишь в предыстории (die Vorgeschichte), а подлинная история человечества начнётся с победой Коммунизма, хотя и она когда-нибудь (по Энгельсу - через сотни миллионов лет, с исчерпанием энергии Солнца) перейдёт в "нисходящую ветвь".
Но "история" без диалектических противоречий не монтировалась с внутренней логикой концепции. Маркс и Энгельс, как и подавляющее большинство их современников, были уверены в том, что наука XIX века близка к исчерпывающему знанию "законов природы", а потому все возможные технические изобретения уже реализованы. Образ бессобытийного будущего оставался болевой точкой марксистской философии истории, снижая её концептуальную привлекательность и эмоциональное обаяние.
Между тем в России набрала силу далёкая от жизни, наивная, но волнующая космическая философия. Плеяда чудаковатых фантазёров, игнорируя установки естествознания XIX - начала XX веков, постулировала техническую возможность выхода человечества за пределы родной планеты. Безудержная вера в неограниченные возможности науки и рационального ума была созвучна оптимистической установке Нового времени, но снимала с неё оковы европейской респектабельности. Так нежданно был брошен спасательный круг прогрессистскому мировоззрению вообще и марксизму в частности: с победой Коммунизма "борьба противоположностей" выйдет на качественно новый уровень, продолжившись завоеванием космического пространства! Революционная утопия, раскрашенная новыми красками, сделалась ещё более притягательной. Годы спустя космическая амбиция органично встроилась и в идеологическую борьбу, и в гонку вооружений, сделав СССР пионером в освоении космоса.
Хотя приверженность большевиков полумистическому "космизму" публично не декларировалась, известно, что у них пользовалась популярностью "Философия общего дела" Н. Фёдорова (1982), обещавшая не только вечный прогресс и индивидуальное бессмертие, но и реанимацию (средствами развивающейся науки) всех когда-либо живших на Земле людей. После чего, по мысли автора, места на планете станет недоставать, и человечество начнёт заселять всё новые космические тела.
Влияние космической философии на умы большевиков наглядно демонстрирует история создания Мавзолея В.И. Ленина, прослеженная американским советологом (О'Коннор 1993) по архивным материалам. Эта идея, возникшая сразу после смерти вождя в январе 1924 года, вызвала резкие возражения ряда авторитетных лидеров (Л.Д. Троцкого, К.Е Ворошилова и др.). Но её энтузиаст Л.Б. Красин, в поддержку мнения И.В. Сталина и "миллионов рабочих", использовал убойный аргумент: скоро учёные смогут реанимировать мёртвых, и первым должен воскреснуть наш Владимир Ильич.
Позже образ бессмертного Ленина обрёл аллегорическую форму, но вера в то, что наука упразднит физическую смерть, многими большевиками принималась буквально. Во всяком случае, импульс космической философии также стоит учитывать при выяснении того, почему Россия, а не страна Западной Европы стала пространством воплощения марксистской программы...
Глядя из будущего, мы легко поддаёмся соблазну квалифицировать любое нереализовавшееся ожидание как свидетельство недомыслия. Поэтому стоит повторить, что надежда русских революционеров на скорое распространение пролетарских восстаний в Западной Европе, Азии и Америке имела основания. Но российский опыт, отрезвив правящий класс Запада, помог ограничить такие сценарии. Для этого был апробирован широкий спектр приёмов, от жесточайших диктатур до тонких технологий согласования интересов.
Блеск и нищета пролетарской революции
Быть может, капиталистическому строю везде пришлось бы плохо, если бы революционеры ненавидели "буржуазию" так, как они ненавидят друг друга.
Марк Алданов
Бесспорно, захват власти большевиками, гражданская война, насильственный слом традиционных структур - всё это стало катастрофой для большинства народов, населявших Российскую империю. Что же касается всемирно-исторической роли этих событий, о ней писали преимущественно в русле коммунистической идеологии. С конца 1980-х годов данная тема ушла в тень: мейнстримом отечественных публикаций сделались сначала "либеральное" шельмование всего, что когда-либо происходило в России, а затем "патриотическое" возвеличение всякой российской, а до кучи и советской традиции (с анекдотической мешаниной коммунизма и православия). Вероятно, сотня лет - достаточный срок для того, чтобы попытаться sine ira et studio оценить последствия столь неоднозначного события.
Сегодня редко кто помнит, что многими давно привычными привилегиями, которые воспринимаются гражданами цивилизованных стран как само собой разумеющиеся, мир обязан триумфу русских большевиков. Нормированная рабочая неделя, гарантированный оплачиваемый отпуск, бюллетени по болезни и пенсии по старости - за такие требования нанятые предпринимателями бандиты отстреливали профсоюзных активистов. Всеобщее избирательное право, появившееся в Новой Зеландии (1893 год), только ещё пробивало себе дорогу в Европе и Америке. Например, в Великобритании к 1917 году право голоса имели даже не все взрослые мужчины, а женщины впервые пришли к избирательным урнам в 1928 году; в Швейцарии - только в 1971 году.
Большевики, захватив власть, воплотили на государственном уровне едва ли не все чаяния левых профсоюзов и политических движений, вплоть до сексуальных свобод. В частности, один из первых декретов советской власти в ноябре 1917 года запретил дискриминацию гомосексуалистов.
Далее, правда, с победившими революционерами быстро произошли те же метаморфозы, какие происходят с их "коллегами" практически всегда и везде. В авторитарном мышлении малые различия вызывают более сильное неприятие, чем различия существенные, так что недавние союзники принялись охотиться друг на друга, возводя любое частное разногласие в идеологическую конфронтацию и тем самым рационализуя бескомпромиссную борьбу за личную власть. По доброй старой традиции, "революция пожирала своих детей", вольница первых лет деградировала в репрессивное государство, а многие декреты и установки, носившие декларативный характер, постепенно превращались в зловещую карикатуру. Это касается и земельной собственности, и равноправия граждан, и даже сексуальных свобод, включая тот же "гомофильный" декрет.{2}
Но за пределами Советской России революция вызвала потрясение, обнадёжившее одних и отрезвившее других. Элиты буржуазного общества, увидев опасную перспективу, стали решительно менять стратегию и тактику.
Самые очевидные альтернативы пролетарской революции оказывались тупиковыми: ужесточение репрессий, перенацеливание агрессии с классовых на национальные противоречия и образование режимов фашистского толка. Более эффективными стали психологические, политические и экономические приёмы, направленные на компромисс и размывание классовой структуры.
В 1920-х годах на фабрике "Вестерн электрикс" американского города Хоторн была проведена серия экспериментов с довольно неожиданными результатами. Выяснилось, что социально-психологический климат, настроение и интерес к работе сильнее, чем технические условия, влияют на производительность труда. Это открытие положило начало многогранным перестройкам в организации капиталистических предприятий, направленным на формирование системы "Человеческих отношений" (Human Relations, HR). Она предполагает демократический стиль руководства предприятиями, привлечение психологов для оптимизации контактов между хозяевами, администраторами различных уровней и низовыми работниками, иногда продажу рабочим акций и прочие средства повышения трудовой мотивации по сравнению с господствовавшей прежде "потогонной" системой тейлоровского типа.
Скоро обнаружился ещё более существенный - политический эффект. При последовательном воплощении в жизнь HR в общественном сознании смазывалась "марксистская" картина классового антагонизма, непримиримого противоречия между трудом и капиталом, выбивая почву из-под левых профсоюзов и партий. Этот эффект дополнился отработкой психологами всё более хитроумных приёмов рекламы. Стимуляция потребления помогла существенно увеличить вместимость рынка, смягчая кризисы перепроизводства и вместе с тем формируя "консумптное" мировосприятие, невосприимчивое к философии классовой борьбы. Опросы 1960-х годов показывали, что в странах Европы от одной до двух третей работников, которых, по марксистской версии, следовало относить к пролетариату, сами себя идентифицировали как "средний класс". С развитием же информационных технологий "белые воротнички", причисляемые марксистскими социологами к пролетариям (из-за отсутствия у них частной собственности), посмеивались над такими определениями.
Несмотря на все ухищрения левых идеологов, становилось очевидным, что предсказанных Марксом пролетаризации, относительного и абсолютного обнищания масс удалось избежать. Капиталистический мир менял конфигурацию, ассимилируя многие достижения социализма, в то время как общества "победившего пролетариата", выродившись в тоталитарные режимы с "командной" экономикой, всё более консервировались...
Имеются достаточные основания полагать, что прогрессивные трансформации в капиталистическом обществе - следствие шока, пережитого буржуазией от пролетарской революции в России. Но она дала импульс не только социальным, экономическим и политическим преобразованиям в мире. Начавшееся "соревнование социально-экономических систем" интенсифицировало развитие науки и техники как в самой России (СССР), так и далеко за её пределами.
Здесь мы подходим к ещё одному глобальному последствию русской революции, которое по своему значению превосходит все прочие, поскольку касается уже не перипетий социального бытия, а судеб планетарной цивилизации.
...
Глобальное будущее:
бифуркация XXI века
Поколение живущих сегодня людей можно смело считать самым значительным из всех, что когда-либо жили на нашей планете. Именно они должны определить, достигнет ли человечество этой великой цели или будет ввергнуто в пучину хаоса.
Митио Каку
Независимые расчёты, проведённые учёными разных стран и специальностей, привели к выводу, что наступивший век, по всей вероятности, ознаменуется переломом такого масштаба и значения, подобного которому до сих пор не происходило ни в истории человечества, ни в истории живой природы (Snooks 1997; Панов 2005; Kurzweil 2005). Либо планетарная фаза эволюции сменится космической, либо начнётся её "нисходящая фаза" с перспективой быстрой деградации общества и природы.
Новейшие исследования в области астрофизики и космологии (Rees 1997; Дойч 2001; Дэвис 2011 Smolin 2014 и др.) показывают, что диапазон целенаправленного управления масс-энергетическими процессами принципиально не ограничен; соответственно, распространение разумного влияния на космическое пространство не имеет потенциальных ограничений. К сожалению, психологи и антропологи, со своей стороны, не готовы так же уверенно оценить диапазон разумного контроля над собственными агрессивными импульсами. До сих пор человечеству удавалось совершенствовать культурно-психологические регуляторы (ценности, нормы социоприродных и внутрисоциальных отношений) в соответствии с растущим технологическим могуществом. Но это достигалось ценой драматического отбора жизнеспособных социальных систем: на протяжении тысячелетий общества, не умевшие своевременно компенсировать возросшую мощь производственных и боевых технологий, последовательно выбраковывались из исторического процесса, подорвав природные и (или) геополитические основы своего существования. Системная зависимость между инструментальным потенциалом, качеством культурных регуляторов и внутренней устойчивостью общества подробно исследована и представлена моделью техно-гуманитарного баланса.
В соответствии с этой моделью, выход Земной цивилизации на тот или иной аттрактор может решающим образом зависеть от того, насколько культурно-психологические регуляторы человеческих отношений будут поспевать за интенсивно ускоряющимся развитием новейших технологий. Сценарий сохранения предполагает сетевую организацию мирового сообщества и формирование планетарного сознания, свободного от макрогрупповой (этнической, сословной, конфессиональной и т.д.) доминанты, развитие космополитической солидарности и стратегических смыслов, не требующих деления на "своих" и "чужих".
В книге (Назаретян 2017) прослежена история становления неконфронтационного сознания за последние 2.5 тысячи лет. Показано также, что современная междисциплинарная картина мира, в отличие от классического естествознания, не безразлична к проблематике целей, ценностей и смыслов человеческого бытия, и она создаёт основу для стратегических смысловых координат, хотя готовность массового сознания к освоению научного мировоззрения небесспорна.
Анализ переломных эпизодов в истории природы и общества заставляет признать, что прогресс всегда был и остаётся не "движением от худшего к лучшему", а выбором меньшего из зол; это обстоятельство принципиально для оценки текущего исторического этапа. Оптимальные сценарии обозримого будущего (сценарии выживания) сопряжены с радикальными перестройками антропосферы, мало напоминающими идиллии классических прогрессистов. На нынешнем же историческом этапе просматривается фундаментальное противоречие между двумя тенденциями в массовом мироощущении.
С одной стороны, бурное совершенствование и распространение информационных технологий усиливает черты "мозаичного" сознания, которые социологи начали фиксировать уже в 1960-е годы (Моль 1973) и которые в принципе способны вытеснять религиозно-идеологические конструкции. Важную роль в преодолении родовых размежеваний могло бы сыграть развитие новейших технологий человеческого воспроизводства, связанных с генной инженерией и формированием симбиозных носителей разума - развитие, призванное компенсировать экспоненциальное накопление генетического груза в связи с культурным подавлением естественного отбора. С другой стороны, страх перед новизной реанимирует этнонациональную, религиозную и прочие формы агрессивного фундаментализма, заражающего всё новые слои и географические регионы.
От того, как будет развиваться этот глобальный конфликт смыслов, зависит, переживёт ли цивилизация Земли XXI век, и если да, то в каком состоянии она встретит следующее столетие...
http://temnyjles.ru/Nazaretian/1917.shtml